Я конечно понимаю, что интереснее читать как повар с националистом-патриотом бросали ножи в дверь( любой патриот должен уметь метать ножи, верно?) и как потом повар заставил его плюнуть в портрет батьки, как Вадим Сергеевич ушёл в партизаны и о нашествии долбаёбов, но тем не менее кое-что я написал и от себя. Наконец-то реализовал одну из множества своих, на мой взгляд, достаточно интересных идей и наконец-то что-то дописал до конца( у меня куча недописанных рассказов валяется). Хотя, как обычно, написание рассказа для меня представляется полётом на бомбардировщике, возвращающимся на базу с подбитым двигателем. Тяну, тяну и до аэродрома не дотягиваю. Ну, как есть-так есть, тренироваться же как-то надо).
Жизнь зародилась в прямоугольном шестиквартирном тамбуре. Зародилась из наспех заштукатуренных стен, под которыми в сторону дверей тянулись провода, похожие на вены варикозного больного. Нет, провода были просто как провода, а дверные половики были простыми половиками, служившими плацдармами для пыли, а двери были обычными деревянными дверьми, обитыми дерматином.
Жизнь зародилась среди строя ботинок, туфель и сандалей, рядом с ящиком из-под картошки, в котором её не хранили, под удочками без лески и кусками пенопласта без пены.
Жизнь зародилась лёжа под половой тряпкой на дне фиолетового ведра.
Только зародившись, жизнь почувствовала голод и одновременно с ним-запах блинов. Запах шёл из-под второй по счёту двери и жизнь самоуверенно подёргала за ручку. Дверь, к её немалому удивлению, не распахнулась и жизнь надавила на звонок.
Из дверей в тамбур вылез дедок. Никого не обнаружив, он подошёл к лестнице и бесстрашно заглянул вниз, а жизнь уже была на кухне.
Мелкий пацан трёх лет сидел перед тарелкой с блином и пальцем размазывал по желтоватой поверхности кусок скользкого масла, пытаясь уничтожить блин хотя бы силой трения.
-Димка, блины ешь!-весело подбадривала его стоявшая у плиты бабка в косынке, перевязанной на манер спецназовца.
Масло не могло вечно продолжать эту гонку, подпыргнуло на ободке тарелки и, не справившись с управлением, вылетело на обочину, отскочив в угол кухни.
Димка пополз за ним, а жизнь, ухмыльнувшись, свернула блин в трубочку и сунула в рот. Под верхним блином скрывалось ещё четыре. Их постигла та же участь.
"Ох, ни хуя себе!"-подумала, обернувшись бабка увидев чистую тарелку, но вслух конечно воскликнула: Димуля! Ай да молодец! Пор-раадовал бабушку!..Кто там звонил?
Это было уже деду.
-Да не видно никого,-ответил тот,-цыгане опять, мать их ёб.
-Тише! При малом ругаешься! Мамка его с работы вернётся- опять начнёт,-прошептала бабка и с хвастливой поспешностью добавила,-пять блинов съел!
-Пять? Во жизнь пошла!-покачал головой дед, глядя на Димку, сосердоточенно выводящего маслом на обоях одному ему понятный рисунок.
Жизнь улыбнулась и, перекувыркнувшись через себя, выбежала в коридор.
Димка, получив большую конфету за уничтоженные блины, забежал в комнату и увидел жизнь. Она сидела на жёлтом экскаваторе и болтала ногами.
Жизнь могли видеть маленькие дети и животные. Взрослые не могли-им было некогда. Димка протянул руку и коснулся мягкого бока.
Жизнь ловко выхватила конфету из детских ладошек и, развернув фантик, откусила половинку, а вторую протянула пацану.
Димкино юное сердце затопила обида и он побежал звать бабушку с дедом.
-Ну что случилось? Где мохножо...прости господи, мохнатик?-вопрошала бабушка
Димка утёр слёзы и обвёл взглядом комнату. Никого не было. Конфеты тоже.
За первой дверью жили интеллигенты. Парень и девушка. Парень всегда носил синие джинсы с болтающимися задними карманами на уровне колен и жёлтые расшнурованные ботинки, а девушка носила разное. Их объединяли большие очки, а ещё они любили подолгу целоваться в тамбуре, что не могло не радовать жизнь-она обожала добрые эмоции.
Интеллигенты всегда ходили вместе, разговаривали вполголоса и жили не создавая конфликтных ситуаций.
За третьей дверью жил очень холостой мужик. Звали очень холостого мужика Пётр Иванович и было у него два недостатка. Первый-это занятия йогой. Занимался Пётр Иванович в тамбуре и занятия включали в себя три этапа. Первый этап-йога против самурая. Второй-раненый йога против раненого самурая. Третий-покалеченные йога и самурай против сотни нацистов.
И вот на последнем этапе начинался скандал. Потому что третий этап включал в себя удары с разворота и с разбега ногами в стены, а если попадётся-то и в соседские двери, а в концовке-бешеное махание руками в разные стороны-нацисты подошли слишком близко.
Какие звуки при этом издавал Пётр Иванович-лучше не описывать.
Петру Ивановичу желали смерти и чтоб ты ключицу переломал в пяти местах сын вьетнамца. Ну-это уже от бабушки.
Пётр Иванович извинялся, обещал, что будет тихонько, но всё равно-неукоснительно повторял комплекс трижды в неделю.
Вторым недостатком Петра Ивановича было пианино, на котором он очень любил играть. К сожалению, любил и умел в его отношении никак не могли найти общего языка, а иногда даже бросались друг на друга с кулаками.
Всё начиналось с классического "в траве сидел кузнечик", плавно переходило в "полёт орла над горами, где гудят заводы" собственного сочинения, проливалось осенним дождём Шопена, а дальше дождь переходил из обычного в метеоритный. На этом моменте Жизнь, сладко дремавшая под предыдущие произведения, поднималась и весело прыгала, хлопая в ладоши. Очень уж Пётр Иванович азартно стучал ладонями по клавишам, увеличивая кучность падающих метеоритов. От дождя просыпалась не только жизнь, но и начинался новый скандал.
За дверью ругались, давили на звонок, под дверь просовывали угрожающие записки, а сам Пётр Иванович сидел в это время тихо, с самым таинственным видом положив ладони на клавиши и задумчиво улыбался. Открывал Пётр Иванович только одному человеку. Другу из четвёртой квартиры. Экономическому преступнику.
Жизнь конечно знала об этом, а Иванович нет. Да его это и не волновало. Главное, что друг приносил дорогущий коньяк-единственное успокоительное средство для его бушеватой души. Коньяка всегда было меньше половины бутылки- экономический преступник не был бы экономическим преступником, не учитывая он горло Петрва Ивановича. А горло у того было, пусть и не профессиональное.
-У меня дети спят уже,-сказал экономический преступник, бочком проходя в приоткрытую дверь, а ты всё за жизнь даёшь.
-А у меня трудный рабочий день,-ответил Пётр Иванович
-У тебя почти каждый день трудный.
-Так ведь кем работаю!
-А кем? Я как-то забыл интересоваться.
-Отмеряю кабель по ГОСТу,-гордо сказал Пётр Иванович
-Да ты что?-делал удивлённое лицо экономический преступник.,-ничего себе.
И так они любили посидеть часок-другой, пока коньяк не заканчивался, а потом расходились по своим диванам. Пётр Иванович на свой с пружинами, а экономический преступник на свой- итальянский из смеси пуха и перьев.
У экономического преступника было двое довольно больших детей окончивших школу.
Их бывший одноклассник Гоша с ними не дружил. Да и в школу он ходил изредка. Набегами, как татаро-монголы. Он жил за пятой дверью. Жил у тёти, но в одиночку. Тётя уехала к бывшему лётчику и звонила раз в месяц. Гошу это полностью устраивало.
Жизнь его протекала у компьютера боевыми танковыми пятнадцатиминутками, а люди вокруг казались ему красно-сине-фиолетового окраса, по цвету успешности игроков. Ближайшие цели в жизни виделись в танковом прицеле контурами вражеских танков, а планы на будущее не уходили дальше брифинга перед боем.
Сейчас Гоша сидел на лавочке у подъезда под присмотром яркого солнца и вместе с Петром Ивановичем жевал кроваво-спелый арбуз. Рядом, не сплёвывая даже семечки, грызла арбуз довольная жизнь.
На улицу Гошу выманила отнюдь не приятная погода. В квартире экономического преступника шёл ремонт.
Стены сотрясали короткие и длинные вопли камня, в который вонзались разнообразные свёрла.
-Я когда-нибудь куплю перфоратор и буду специально сверлить целым и днями,-сообщил Гоша,-принципиально все свои стены в дуршлаг превращу.
Они проследили взглядом за детьми экономического преступника, одетыми в аккуратные пиджачки и брюки с белыми рубашками. За ними приехала машина и, ловко развернувшись среди мусорных контейнеров, ящика с песком, безколёсого запорожца и спящего на фанерке дворника- увезла на учёбу.
-Ты почему в институт не идёшь?-спросил Гошу Пётр Иванович, зажав большую семечку между пальцев и выстрелив в любопытного кота, высунувшего морду из кошачьего убежища-подвала.
Гоша вздохнул и снизошёл до объяснения. Но только потому, что Пётр Иванович имел для него фиолетовые очертания.
-Есть где-то в Африке племя, живущее в нищете,-начал он,- хуже чем наши бомжи. И самое главное-они считают, что это норма. Так жить. Им это многие поколения забивалось в головы. Так теперь и с институтами. Людям забили в головы, что надо хорошо закончить школу, потом в институт. Они просто не видят для себя другого пути развития. Как те африканские бомжи. Возразишь что-нибудь?
-Да пошёл ты нахер, школота,-весело рассмеялся Пётр Иванович, продолжая обстреливать кота,-живи, как знаешь, лишь бы хорошо было.
- А мне очень хорошо!-Гоша улыбнулся и присоединился к обстрелу.
Под фокусом огня кот был вынужден отступить вглубь убежища, решив, что наружная среда слишком враждебна.
-Только тебя в армию заберут, там тебе будет тоже хорошо,-предупредил Иванович
-Не заберут, у них только мой домашний адрес, здесь не найдут.
А Жизнь потихоньку доедала арбуз.
За шестой дверью жили только крысы. Здесь была щитовая. Крыс кормила бабушка, объясняя это простым: оголодают-по хатам пойдут.
Крысы по хатам ходить не собирались и радостно попискивали довольные разнообразием рациона. Крыс жизнь любила больше всего-они никогда не грустили.
Жизнь в тамбуре существовала настолько вольготно, что разродилась потомством. В ящике, куда дед складывал всякие для него жизненно полезные, а по мнению остальных совершенно не нужные вещи появилось четыре маленькие жизни.
Они копошились среди кривых ржавых гвоздей, надёрганных из дверных рам выброшенных кем-то у подъезда, дырявой конфорки, с боем отвоёванной у подвальных бомжей, толстых трубок непонятного назначения, тюбика усохшего до состояния первого ископаемого клея, триллиона шайб и болтов разных форм и размеров, круга от унитаза и много чего, что лежало на дне тысячу раз позабытое.
Жизнь возилась с мелким и жизнями и таскала их-то к Петру Ивановичу, затевавшему очередной концерт, то к экономическому преступнику, строившего с женой на кухне планы прекрасного будущего, то к деду с бабкой, вечером весело лупашущих заскорузлыми картами в "дурня", а то и к Гоше на вечерние баталии. Интеллигенты дома ночевали редко.
Началось всё во вторник. Пётр Иванович как раз возвращался с работы. В лифте ему встретилась старушка, живущая за второй дверью. Что-то в ней его насторожило и он спросил,-а что такие не весёлые?
-Деду моему ногу отняли,-тихо сказала бабушка,-как он теперь без ноги-то жить будет?
Пётр Иванович промолчал, не зная что ответить. Обычный вариант: "без ноги -зато с хером ", здесь был не уместен, а все остальные казались не такими оптимистичными.
Жизнь встрепенулась. Это как-жить будет? Конечно жить будет. Будет же жить! А жить же здорово!
Но настроение бабушки, ощущаемое жизнью, было совсем не такое солнечное. Жизнь задумалась.
Но думать ей пришлось не долго.
На следующий день в дверь к Гоше позвонили. Долго и требовательно. Так долго, что даже Пётр Иванович высунулся из своей квартиры, решая узнать в чём дело.
В коридоре стояло два мужика в форме. Одного он знал. Им был местный участковый. Участковый лежал на стене. Вернее, он бы лежал на ней, не стой она вертикально. А так-вроде просто привалился. Он отчаянно потел, организм стремился как можно быстрее вывести вчерашний алкоголь, залитый внутрь на всю совесть и милицейскую честь.
Рядом стоял крепкий мужик в военной форме.
-Прапорщик Зверко!-рявкнул он на открывшего дверь и отчаянно протиравшего красные воспалённые глаза Гошу,-вам надлежит явиться через трое суток в военкомат для прохождения военной службы. Распишитесь здесь.
Гоша может танкистом был и хорошим, но совершенно позабыл про авиацию. Лётчик, у которого жила Гошина тётя, подговорил её отправить пацана в армию, а освободившуюся жилплощадь сдавать в аренду. Списанный до пенсии, он никак не мог привыкнуть к нищете гражданской жизни, а ещё к тому, что на земле нужно работать за мелкую, по его воздушным меркам, зарплату. Гоша для него был не племянником тёти, а препятствием к улучшению существования, а в таких случаях между людьми никогда не возникают дружественные отношения, кем бы они друг другу не являлись.
-В каких войсках хочешь служить, сынок?-спросил прапорщик, вручая Гоше в руки вместе с повесткой блестящие, с резким запахом гуталина, кирзовые сапоги.
-...В танковых,-ответил Гоша, умудряясь не потерять лицо от свалившегося счастья.
-Всё боец,-прапорщик что-то вычеркнул в большом мятом листе,-через трое суток у военкомата.
-До свидания...-сказал Гоша, стоя в дверях с повесткой и с сапогами под мышкой.
-Не спи, Витя! Ещё три адреса осталось,-бодро заявил прапор и, щёлкнув каблуками туфель, бодро зашагал к выходу.
Участковый тяжело отлепился от стены, оставив там тёмное мокрое пятно, как след от прежней беззаботной Гошиной жизни.
Гоша недостатком воображения не страдал и дураком не был, ясно представив себе картину хер когда выезжающего из боксов проржавевшего танка вооружённых сил родной страны и себя рядом с ним, изгвазданного мазутой и с тряпкой в руках или чем там ещё танки чистят.
-Два проёбанных года жизни...-сказал он всё слышавшему Петру Ивановичу.
-А может оно и к лучшему, нет?-спросил Пётр Иванович,-Гога, люди в тюрьме столько не сидят, сколько ты в интернете.
-Ни хера это не к лучшему...и ты это лучше меня понимаешь,-тихо сказал Гоша и ушёл в недра своей квартиры, даже забыв закрыть дверь.
Жизнь с глазами, полными недоумения смотрела на дверь и чувствовала, что ей становится очень плохо.
Неужели люди не понимают, что жить прекрасно в любых условиях? Неужели всё так плохо? И кто тогда в этом виноват? Она, жизнь?
На завтра экономический преступник заглянул к Петру Ивановичу и застал того, сидящего на диване в одних трусах с бутылкой водки и двумя стаканами.
-Ненавижу!-вместо приветствия сказал Пётр Иванович экономическому преступнику.
-Случилось то что?-поинтересовался тот
-Ненавижу!-снова повторил Пётр Иванович, захрустывая огурцом,-уроды, мать их. Уволили. Уволили, понимаешь? Лучшего специалиста по измерению кабеля по ГОСТу! Нашли какого-то мудака, обучили его измерять кабель, а он его ещё и обжимает. И говорят мне-обожми кабель! Обомжи кабель, сука! Да хер я буду что обжимать, я специалист измерения кабеля!! Да в жопу такую жизнь!!...
Пётр Иванович тяжело вздохнул. Диванные пружины вздохнули тоже.
-Петя, ты не переживай. Устрою я тебя на другую нормальную работу,-экономический преступник похлопал товарища по плечу,-ещё лучше будет. И кабель будешь замерять.
-Правда?-не поверил Пётр Иванович.
-Конечно правда. Я как раз фирму открываю. Четвёртую. Вот там измеритель кабеля по ГОСТу, охх как нужен будет,-экономический преступник осторожно изъял из ослабевших пальцев Петра Ивановича бутылку,-так что ты не переживай.
Экономический преступник не успел никуда устроить Петра Ивановича. Вечером в дверь его квартиры три раза позвонили, а потом она неожиданно влетела в коридор. Дверь была сработана на совесть, а вот стены подвели. В квартиру вошли Сутулый и два здоровенных омоновца. Экономический преступник поднялся навстречу непрошенным гостям, но его грубо толкнули, потом завели руки за спину, стянув наручниками.
-Министр ЖКХ Фролов?-вкрадчиво поинтересовался Сутулый
-Нет,-ответил экономческий преступник и добавил, чувствуя как стоявший сзади омоновец выученным движением выворачивает ему руки всё выше и выше,-нет никакого ЖКХ!
-Ага,-подтвердил Сутулый,- прошу прощения, в таком случае-бывший министр ЖКХ Фролов? А то, что сейчас такой структуры нет, так может быть Вы к этому приложили свои мохнатые руки?
-Я не собираюсь с Вами разговаривать без адвоката,-проговорил экономический преступник,-система упразднена в соответствии со сбором подписей всех жильцов.
-Так, стоп,-скомандовал Сутулый омоновцам, уже потащившим арестанта наружу. Они развернули экономического преступника лицом к Сутулому и, запрокинув задержанному голову, грубо поставили прямо.
Сутулый отвёл подальше руку, а потом ударил экономического преступника в грудь. Удар получился не сильным, смазанным. Сутулый давно уже ни с кем не дрался, предпочитая работать головой и откровенно разучился бить. Но сейчас он, что называется, просто отвёл душу.
-Это тебе урод за то, что у меня уже два месяца подъезд не убирается,-спокойно сказал Сутулый, а потом, склонившись к самому лицу задержанного тихо сказал: Ты у меня, пока суда ждать будешь-жизнь ненавидеть начнёшь. Это я тебе обещаю.
Он кивнул омоновцам и они увели экономического преступника в тамбур.
Сутулый потёр саднившую руку и посмотрел на молча сидящих в дальнем углу жену и детей Фролова.
"Делаю зло на зло...делаю добро, не похожее на добро,"-подумал он и вышел следом.
Когда Гоша зашёл в квартиру к Петру Ивановичу-тот паковал коричневый рюкзак.
-Пётр Иванович,-Гоша впервые обратился к соседу по имени отчеству,-а ты куда?
-Уезжаю Гошка,-Пётр Иванович принялся трамбовать рюкзак коленом, запихивая туда какую-то выпуклую миску,-В Россию подамся. В какой-нибудь Саранск. Может даже женюсь, кто знает. А может там измерители кабелей нужны будут, а нет-так могу в институте преподавать. Я, знаешь ли, много чего умею. Потому что здесь больше жизни нет.
-Ясно...А я в армию ухожу,-сказал Гоша Петру Ивановичу, словно он этой новости не знал.
-Стало быть, навряд ли ещё свидимся?-Пётр Иванович выпрямился.
-Наверное.
-Тогда удачи тебе...и прощай,-Пётр Иванович улыбнулся.
Гоша, с момента вручения ему сапог-не расставался с ними ни на секунду, ел, поставив их перед собой на стол и спал, прижав к себе вместо подушки.
Одев один из сапог на руку-протянул Петру Ивановичу.
Пётр Иванович крепко пожал чёрный каблук.
В тамбуре шуршали ноги и кто-то плакал навзрыд.
Гоша увидел сидящую на ящике девушку, как раз издававшую эти тоскливые звуки. Признал в ней интеллигентку, живущую по соседству.
Мимо неё, то заходили, то выходили из-за первой двери молодой интеллигент и ещё одна девушка. Возраста дамы были примерно равного, но отличались как яблочный листок от раздувшейся на погоде червивой груши.
Массивная ровесница плачущей девушки размахивала руками, командуя интеллигентом.
-Холодильник вынес? Холодильник выноси!-требовала она
-Лена, так он же тяжёлый,-оправдывался интеллигент
-Костик, не нервируй меня! Если будем жить вместе, значит и вещи все должны быть вместе! И на месте!-отрезала Лена непоколебимой женской логикой и при её словах интеллигентша зарыдала ещё сильнее.
"Такая, наверное, целой роте танкистов даст, причём не без удовольствия,"-подумал Гоша, глядя на Лену и снова одёрнул себя. У него уже ни одна мысль не проходила мимо армии.
-Свет, извини,-Костик осторожно тронул интеллигентку за плечо,-я там из холодильника еду на столе в кухне оставил. То есть вернее на стуле...стол я тоже забираю...прости пожалуйста, но...
-Костик! Ну что ты там мямлишь!-требовательно крикнула Лена,-ты стол забрал? Быстрее, у нас мало времени!
Костик, усадив стол на плечи, ушёл. Гоша придержал тамбурные двери и посмотрел на Свету. Её ладони, закрывающие лицо были такими тонкими, что казалось сквозь них видно заплаканное лицо. В другой раз Гоша даже не обратил бы на девушку внимания, но сейчас его внутренний огорчённый человек тянулся к другому огорчённому человеку для взаимного утешения.
-Мудак этот ваш Костик!-заявил Гоша, усевшись рядом,- и очень даже распиздяй!
-Не ругайтесь пожалуйста,-всхлипнула Света
-Извините. Я просто человек военный,-оправдался Гоша
-Правда?-ладони на лице слегка раздвинулись и на Гошу посмотрел карий глаз.
-Да. Вот,-Гоша продемонстрировал сапоги, как решающий аргумент принадлежности к армии.
Глаз изучил сапоги и его снова закрыли ладони. Света приготовилась всхлипывать и Гоша, в отчаянной попытке этому помешать, сказал:
-А хотите я Вам самую красивую открытку с самым красивым танком из армии пришлю!?
-...Честно говоря, мне даже жить сейчас не очень хочется...не то что открытку,-вздохнула Света
-Понимаю...-ответил Гоша
Маленький Димка, возившийся с чем-то в углу, вдруг удивлённо вскрикнул, а потом плачущих людей стало двое.
"Блять, ну что там такое ещё!",-в сердцах воскликнул Гоша и крикнул Димкину маму, обязанную услышать это из-за приоткрытой двери. Плачущих детей Гоша не любил.
-Мохнатик умер! Мохнатик умееер!-закричал сквозь плач Димка, подбежав к Гоше.
-Тётя Маша, заберите ребёнка,-сказал Гоша, показавшейся из-за двери женщине.
Сам он глянул в тот угол, куда указывал пацан и ничего не заметил.
Жизнь не умерла. Умирала конечно, но ещё была в сознании. Лоснящаяся прежде шерсть на боках пожелтела и вываливалась комьями, конечности почти не шевелились.
Жизнь, тихонько поскуливая, лежала в углу, когда в тамбур зашёл человек с хмурым лицом. Он обвёл взглядом тамбур и жизни показалось, совсем на мгновение, что он заметил её. И даже, что всё понял. Навстречу хмурому человеку вышел дед и ткнул костылём в потолок.
-С этой лампочкой, это разве жизнь?!-возмутился дед.
Жизнь забралась в валенок деда и закрыла глаза. Больше она ничего не видела. И не слышала как хмурый тип, подёргав светильник, сообщил деду, что это всё-таки жизнь и если делать как-то по-другому или жить по-другому, то это будет стоить денег. Денег у деда не было или он их пожалел, не желая оживлять жизнь, поэтому просто получил две лампочки на замену.
После ухода хмурого типа, дед засобирался на лавку. Оставшаяся нога у него беспричинно мёрзла и он сунул её в валенок, дырявым носком вступив в какую-то жидкую и вонючую субстанцию.
-Эххх, ёбаная жизнь...-вздохнул дед, вытаскивая ногу из валенка.
Хмурый тип медленно удалялся в одном ему известному направлении. Из давно не застёгивающейся на молнию сумки выглядывали четыре мохнатые мордочки. По тому, как осторожно тип придерживал сумку можно было догадаться-он знает кто там.
